— Он дело говорит, — заключил Буденный, когда Дундич кончил докладывать. — Можно рискнуть.
— По-моему, надо ехать, — подтвердил Бахтуров. — Я только что был у раненых — нужна срочная помощь.
— Ну да что тут толковать — поезжай, — согласился Буденный. — Только смотри, осторожно действуй… А сколько ты народу возьмешь?
— Я? — Дундич быстро взглянул на него. — Никого не возьму. Одного Дерпу. Я уже ездил с ним, знаю…
При свете висевшей под потолком керосиновой лампы в большой комнате приемного покоя разговаривали две сестры милосердия с красными крестиками на белых косынках.
Разговор шел о том, что им будет, если большевики за-, хватят их в плен. Одна из них, черненькая, с неумным выражением пухлого лица, утверждала, что их обязательно расстреляют. Другая, высокая блондинка с тонкими губами, возражала, говоря, что, как ей помнится, медицинские работники по международным правилам пользуются неприкосновенностью.
— В общем, мне не приходится беспокоиться за себя, — не без волнения говорила она. — Я мобилизована.
«Знаем, голубушка, как ты мобилизована! — злорадно подумала черненькая. — Еще в Ростове добровольно вступила». Ни одпим движением лица она не выдала того, что подумала, и, вздохнув, проговорила:
— А вот Барышниковой повезло. Успела замуж выйти. Вовремя выскочила!
— Позвольте, Марфа Петровна, а кто это Барышникова? — спросила блондинка.
— Неужели не помните, Зоя Владимировна? Худенькая такая. Остроносая.
— Кто же ее взял, такую неинтересную?
— Да тут один хорунжий все ее обхаживал, клинья под нее подбивал. Папаша-то у нее купец первой гильдии, и все имущество, говорят, хорошо припрятал.
«Фи, как неприлично! — подумала блондинка, поджимая тонкие губы. — «Обхаживал»! И так говорит сестра милосердия! Боже мой, что только творится!»
— Нет, я не помню эту Барышникову, — помолчав, сказала она.
Черненькая сделала большие глаза.
— Не помните?! Хотя да, конечно, она была в третьем казачьем. Здорово водку хлестала… А вот у нас главный врач опять запил. Все на Катерину Николаевну свалил. Она теперь у нас вроде как за него.
— На то она и хирургическая сестра.
— Много о себе думает эта девчонка!..
Дверь приоткрылась. В комнату вошел гусарский поручик с блестящими розетками на сапогах. Голова его была забинтована.
— Ах, гусар! — воскликнула черненькая сестра. — А у меня муж был драгун! — Она томно закатила глаза. — Что с вами, поручик? Вы ранены? — Сестра подхватила офицера под руку и помогла ему добраться до стула. — Садитесь, пожалуйста.
Дундич со слабым стоном опустился на стул.
Послышались шаркающие шаги. Из смежной комнаты появился маленький лысый человечек в погонах военного врача. На его красноватом губчатом носу, словно пробитом мелкой дробью, криво сидело пенсне с черным шнурком.
Дундич, уже освобожденный от повязки, усмехнулся про себя. Встрепанные усы вошедшего и такая же клочковатая седая бородка-эспаньолка очень живо напомнили ему старую собачку-болонку, которую одна знакомая дама постоянно таскала под мышкой.
Врач сделал два-три шага и пошатнулся, схватившись за стул. Дундич сообразил, что этот эскулап сильно пьян.
— Что, новый пассажир? — спросил врач.
— Только что прибыл, — пояснила блондинка. — Может быть, вы посмотрите, Арсений Петрович?
Врач медленно подошел к Дундичу.
— М-да, — заключил он. — Промыть и смазать йодом… А что, беспокоит?
— Сильные головные боли, доктор, — сказал Дундич. — Совершенно спать не могу.
— М-да. — Врач поправил пенсне. — Это нехорошо, когда головные боли. Послушайте, — он с некоторым трудом повернулся к полной сестре. — Позовите Катерину Николаевну. Пусть займется поручиком. Да дайте ему один порошок пульвис довери.
Доверов порошок был единственным оставшимся в аптеке лекарством. Он предназначался от кашля, но эскулап выдавал его при всех случаях. Доктор достал из кармана кисет и, сопя, отплевываясь и просыпая табак на измызганный китель, стал крутить папироску.
— Арсений Петрович, а как быть с хорунжим Та-бунщиковым? — спросила блондинка.
— А что с ним такое?
— Я уже говорила вам. Ему гораздо хуже. И не ест ничего.
— Не ест? Гм… — Врач стал заслюнивать самокрутку, не замечая, что почти весь табак просыпался на пол. — А вы ему водку давали?
— Давали. Не пьет~ Водку не пьет?! Гм!.. — врач безнадежно махнул рукой. — Ну, тогда дело дрянь — наверно, помрет!.. М-да… Однако я все же пойду посмотрю этого пассажира. Зоя Владимировна, проводите меня, пожалуйста.
Шаркая ногами, он удалился.
Дундич остался один. «Да, — думал он, — и у них плоховато с медиками… Брать врача не имеет смысла — алкоголик. Да и очень стар. Пожалуй, за дорогу рассыплется или умрет со страху… А сестры? Одна глупа. Другая — черт ее знает. Но обе, кажется, ничего не смыслят в медицине. Зря я сюда забрался». Он поморщился, вспоминая оставленных раненых, когда вдруг послышался быстрый стук каблучков. Дундич поднял голову. В комнату вошла смуглая тонкая девушка в белой косынке.
— Что с вами, поручик? — приятным грудным голосом спросила она, смотря на него строгими серыми глазами. — Будьте добры, говорите скорее, у меня операция.
— Операция? Вы сами оперируете, сестричка? — Дундич внимательно посмотрел на миловидное лицо девушки с точеным греческим носиком.
«Какой-то странный, — подумала Катя. — Кто он?» Чувствуя на себе его ласкающий взгляд, она с досадой на себя сказала:
— А что же делать? Врач вечно пьян, а я не могу видеть человеческие страдания… чьи бы они ни были.
Дундич вновь пытливо взглянул на нее и заметил что-то значительное, недоговоренное, мелькнувшее в больших глазах девушки.
— Дайте-ка я вас посмотрю, — сказала Катя. Дундич почувствовал прикосновение нежных пальцев к голове. — Ну что же, рубец почти зажил. — Катя ловко перебинтовала Дундича и, отойдя к рукомойнику, стала мыть руки.
Дверь распахнулась от сильного удара ногой. Гордо неся голову, в приемный покой вошел ротмистр Злын-ский. Следом за ним вошли низенький толстый штабс-капитан, совсем молодой хорунжий в белой черкеске и сотник Красавин с черной наглазной повязкой.
— Послушайте… э… голубушка… — произнес Злын-ский, косясь на сестру. — Мы, так сказать…
Катя вспыхнула.
— Извините, господин ротмистр, но я не голубушка, — резко сказала она.
— Виноват… э… гм! Не найдется ли у вас чем промочить горло?
— Здесь военный лазарет. И я не понимаю…
— Вот, вот, потому мы сюда и пришли! — весело заявил сотник Красавин. — Позвольте… — Он приблизился к Кате. — Боже мой! Екатерина Николаевна?! Вот встреча!.. Позвольте, а это кто?
Дундич поднялся со стула.
— Поручик седьмого гусарского князь Шурихан, — отчетливо представился он.
Красавин с недоумением оглядывал Дундича единственным глазом.
— Как вы сюда попали, поручик? — спросил он пытливо. — Разве у нас есть гусары?
— У вас нет, а у нас есть, — спокойно произнес Дундич.
Красавин вопросительно смотрел на него.
— У кого это — у нас?
— К Ремонтной подходит кавалерийская дивизия генерал-майора Топоркова, — твердо сказал Дундич. — Я с эскадроном прибыл вперед.
— Как, уже подходит? — Мрачное лицо Красавина оживилось. Он доброжелательно посмотрел на Дундича. — Я слышал, вы еще формируетесь?
— Мы получили приказ срочно закончить формирование и выступить. — Дундич достал из кармана золотой портсигар, предложил Красавину папиросу и, щелкнув крышкой, не спеша закурил.
— Господа, слышали новость? — сказал Красавин, обращаясь к офицерам, стоявшим у стола в глубине комнаты. — К нам прибывает дивизия генерала Топоркова. Вот представитель этой славной дивизии, князь… — он запнулся.
— Шурихан, — подсказал Дундич.
— Князь Шурихан! — повторил веско Красавин.
— Да здравствуют гусары! — крикнул Злынский. — Ну, по такому случаю надо из-под земли достать, но выпить!
Офицеры с повеселевшими лицами обступили Дундича. Каждый спешил представиться и пожать ему руку, и только один пехотный штабс-капитан, начальник контрразведки, холодновато поздоровался с ним.
Пользуясь общим разговором, Катя незаметно вышла из комнаты.
Дундич отвечал на вопросы и, между прочим, рассказал, что вновь сформированная дивизия еще в начале сентября выступила из Моздока походным порядком. Вчера был сильный бой с красными. Порублено до шестисот человек. Чуть было не взяли в плен самого Буденного, спасся каким-то чудом…
— А-а… па-па-па… п-простите, по-поручик, а к-кто командует вашим по-полком? — поинтересовался штабс-капитан.
— Полковник барон Штакельберг, господин капитан, — сказал Дундич.
